Дивин еще раз удивился близости Да Винчи и Гэндальфа и тут же вспомнил следующую перекличку. По немецкой легенде император Фридрих I Барбаросса имитировал смерть и затворился в пещере, чтобы явиться на помощь своему народу в трудную годину. В XIX веке на горе Кифхойзер у входа в грот соорудили памятник императору. Он дремлет в истлевшей одежде на троне, борода оплетает меч. Точь-в-точь как еще один герой «Властелина колец» – Теоден, околдованный врагами.
Ребусы послушно складывались. Загадки, которые считали пропащими, разгадывались сами собой. Кто бы мог подумать, что за ответами надо идти на кладбище… Три волшебника превратились в волхвов. Саркофаг трех волхвов стоял в миланской базилике Сант-Эусторджо. Найдется ли там «искусство Тосканы, но в Милане»? Интернет и здесь пришел на помощь. В одной из капелл нашелся мраморный реликварий тонкой работы пизанского скульптора. А Пиза, как мы знаем, тосканский город. А сама капелла, судя по фотографиям, выполнена во флорентийском стиле, словно ее строил сам Брунеллески. В могиле, но живой, в капелле Сант-Эусторджо рядом с волхвами – так Дивин расшифровал загадку Антона.
Дивин окинул взглядом площадь, машину не нашел и снова приник к экрану. Сайт базилики Сант-Эусторджо легко объяснил тосканское влияние – капеллу построил Портинари, который переехал в Милан из Флоренции в середине XV века, чтобы возглавить ломбардское отделение Банка Медичи. Этот ставленник Медичи и создал тосканский шедевр в соседнем государстве.
– Удачно? – зеркало автомобиля замерло в сантиметре от локтя Петра, и Вадим опустил стекло.
– Кладбище оказалось местом, где легко думается! – Дивин обогнул машину и открыл дверь. – Едем к базилике Сант-Эусторджо.
– Искусство Тосканы – это капелла Портинари? – неплохое образование для простого шофера.
– Да, нам нужно обыскать базилику, особенно гробницу волхвов и усыпальницу Портинари, – отправляя Вадима на поиск книги отзывов, Петр показал ему как пример текст о Тоскане, затем Вадим нашел запись о волшебниках. Дивин кратко рассказал, как сложил две части загадки. Но первый блок пазла – «в могиле, но живой» – Петр решил товарищу не раскрывать, он не хотел, чтобы эта двусмысленная фраза стала известна Елене.
Бакшиш волхвов
На шпиле базилики в память о волхвах вместо креста была укреплена многолучевая звезда.
– Петр, я могу пойти с вами? – Вадим вышел из машины и оказался на две головы выше Петра. Из кармашка пиджака торчал плотного шелка белоснежный платок с карминной полосой – неожиданная деталь для водителя.
– Конечно, Вадим, – через левую дверь они прошли в боковой коридор. Полусонный старичок за столиком заметил их не сразу.
– No, Signore, chiuso, [14] – и замахал сморщенной рукой, закрыто, закрыто.
Вадим достал из пиджака бумажник, вынул единый билет. Служитель выглядел по-простецки, и билет подошел не самого крупного номинала.
Гробница волхвов напоминала небольшой домик, а не саркофаг. В таком можно переждать пургу, бившую из степи с навьюженной снежной гряды в ту вифлеемскую ночь. Но звездочеты, пряча лица в бурнусы, упрямо топали к славе… Ровные стены из известково-белого матового неполированного камня придавливала мощная двухскатная крыша. Из украшений только огромные выступы по краям карниза. Грек назвал бы их акротерием, а сын Дивина – ушами дракона. Вот уж ни разу, так принято сегодня писать в блогах, не гроб повапленный. Вапа – «краска» по-древнерусски. Неказистый домик, да еще и задвинут в угол храма, сразу и не заметишь. Единственное отверстие с торца рублено по старобытному кривовато и не по центру, забрано сеткой. Дивин посветил внутрь – какой-то сосуд, и даже подергал – сетка держалась крепко. Между стеной и гробницей зазора не было. Роста Вадима хватило заглянуть на крышу.
Сант-Эусторджо.
«Саркофаг трех волхвов», Сант-Эусторджио.
Розовое с полынным отливом, пахнущее мятым росным бутоном, шелковое на языке, холодноватое, словно подмороженный инжир с послевкусием ушедшего лета… Одни разбирались в вине, а Дивин любил мраморы. Этот розовый мрамор Дивин узнавал всегда. Чаще всего из него точили львов-привратников у церковных порталов, а на родине в Вероне этот камень лежал везде – на мостовых, парапетах, алтарях. Колонны под саркофагом по-младенчески розовые, с медовыми прожилками, пахли лепестками прошутто, пальцам напоминали тугие бока апельсинов и оставляли послевкусие подсыхающих под утренними лучами черепичных крыш. Саркофаг полностью вырезали из каррарского мрамора, и только в глубине за кариатидами алели восемь артерий из rosso veronese.
Капелла Портинари, Сант-Эусторджио.
Капелла казалась апофеозом Ренессанса – над скульптурой с налетом готики вырастал ясный шатер идеальных полукругов с медальонами по углам. Круг, вписанный в круг, вписанный в круг… Детали и цвет усиливались к куполу. Сначала белые стены с редкими керамическими планками. Затем фреска, поддерживающая форму люнет и парусов. Между двумя лепными карнизами фриз из танцующих на золоте ангелов. И над всем этим флорентийским великолепием вставал купол с лучами-нервюрами в цветах радуги. И солнце в небесах из синего стекла бросало нимб на лоб… Дивину следовало искать Антона, а не прекрасных флорентиек.
Капелла Портинари, Сант-Эусторджио.
Петр и Вадим обошли все надгробия в храме. Открыли исповедальни. Залезли в алтарь. Вадим поднялся на галерею над алтарем, и Петр не стал его останавливать – фраза «в могиле, но живой», в конце концов, могла означать что угодно. В санкристии, уставленной одинаковыми золотыми святыми, преобладали бюсты-мощевики Петра Веронского. Золотых дел мастера отдавали скульпторам лепку лица. На постаменте не развернешься, и все свои умения ювелиры выплескивали на тесак, торчащий из головы святого. Лезвие становилось прорезным, рукоять сияла эмалями и узорами из кабошонов. Вадим заглянул во все закрытые шкафы – там нашлись несколько чаш и стопки облачений. В этот момент в комнату заглянул служитель – для углубленного осмотра ювелирной коллекции требовался отдельный билет.